Владимир Мартемьянов
Я люблю тебя, небо
Г Л А В А V
Бури, туман, снег — конечно, все это будет тебе докучать. Думай тогда о тех, кто испытал это до тебя, и говори себе: если справились другие, справлюсь и я.
Антуан де Сент-Экзюпери
Испания — далекая загадочная страна… Скалистые вершины Пиренеев, тяжелые волны Бискайского залива и полинявшая от нестерпимой жары синева неба — все это совсем необычно для меня, сибиряка, для которого эталоном красоты была и будет белоствольная русская березка.
Простые люди Испании, неутомимые труженики — смуглые, энергичные лица, темпераментная речь, порывистые движения и горячие сердца, переполненные огромной симпатией к нам, советским людям. Сколько крепких рукопожатий, теплых встреч и задушевных разговоров позади! Такое не забывается…
На посадочную полосу аэродрома Сондика заходим со стороны океана. Тень нашего гигантского воздушного корабля мелькает по черепичным крышам домов, по крошечным, с самыми причудливыми очертаниями полям. Через окна кабины видим стоянки самолетов, маленькие фигурки людей. Почти все участники мирового чемпионата уже в сборе. На этот раз наш командир особенно нежно приземляет многотонную громадину на бетонную дорожку и даже «бровью не ведет» на восхищенные возгласы экипажа.
Готовимся к выходу. Критически осматриваем чисто выбритые лица, поправляем друг у друга галстуки. Девушки старательно «дорисовывают» глаза. Волнуемся. Ослепительным светом полыхнул раскрытый проем двери, спускаем трап, сбегаем на растрескавшуюся от зноя, покрытую скудным травяным покровом землю. На испанскую землю. Еще в самолете решили ничему не удивляться, поэтому стараемся показать невозмутимость и олимпийское спокойствие, как будто мы каждый день только то и делаем, что взлетаем и садимся на заморские аэродромы. Встречают трое в штатском и полицейский. Вежливо здороваемся, обмениваемся через переводчика традиционными фразами. Затем штатские внимательно «изучают» отсеки самолетов, — полицейский просит раскрыть один из наших чемоданов.
Осматриваемся. Аэродром зажат в долине между двумя грядами гор — пилотировать на малой высоте довольно рискованно… Метрах в пятидесяти от стоянки тянется ряд колючей проволоки, из-за нее приветственно машет толпа в ярких костюмах басков. Направляемся туда. Возле болельщиков несколько полицейских в причудливых черных касках. Наше решительное шествие приводит их в некоторое смятение, они бы и рады не пустить нас в «массы», но что-то заставляет их оставаться на местах. И вот крепкие рукопожатия через колючую проволоку, искренние улыбки и совершенно неожиданно веселая русская речь: «Ребята, здорово! Мы вас давно ждем… Как там Москва? Не подкачайте, мы будем болеть за вас». И — десятки вопросов. Нашу невозмутимость снимает как рукой, лица у ребят светлеют, тут же завязывается непринужденный разговор… Раздаем значки, открытки с портретами космонавтов, фотографируемся. Нам предлагают фрукты, вино из походных бурдюков. Каждый всячески стремится показать свое расположение к советским спортсменам.
В разгар этой теплой встречи нас отзывают к самолетам, куда уже прибыли корреспонденты, высокие чины и организаторы чемпионата. Следует серия вежливых, «дежурных» вопросов и ответов, щелканье фотокамер, раздаем первые автографы. Обращаем внимание на то, с каким неподдельным восхищением смотрят испанцы на два наших крылатых гиганта, в каждом из которых размещены по два спортивных самолета. Наш весьма солидный способ прибытия, наглядно свидетельствующий о мощи советской авиации, произвел впечатление. Мы в душе ликуем и очень горды за нашу Родину.
Размещают нас в отеле «Тамарисес» вместе с чехами, венграми, немцами из ГДР. Мы рады такому соседству. Встречаемся с ними, как со старыми, добрыми друзьями. Номера на два человека. Окна и балкон — на море, оттуда не смолкая доносятся ленивые всплески прибоя. В воздухе звенящая тишина. С наслаждением принимаем холодный душ.
Неслышно ступая, в номер входит горничная, миловидная маленькая девушка. Мы по пояс обнажены, растираемся мохнатыми полотенцами. Она смущается. Поспешно надеваем спортивные свитеры — девушка заливается звонким колокольчиком.
— Меня зовут Джулия, чем могу быть полезной.
Постепенно разговариваемся. Джулия много рассказывает о том, как осложняют жизнь испанцев, особенно молодых, служители культа. Попы суют свой нос буквально во все: запрещают молодежи танцевать модные танцы, следят за манерой одеваться. Например, мужчинам на улицах запрещается появляться в рубашках, нужно обязательно быть в пиджаке и при галстуке даже в сорокаградусную жару! Обязывают всех жителей посещать церковь не реже двух раз в неделю. Школы, больницы, книги, радиопередачи и
даже кинопрокат контролируют служители бога — сомнительные с их «колокольни» куски фильмов беспощадно вырезаются.
К смирению перед сильными мира сего, перед лишениями и тяготами жизни призывают они народ и в награду за это обещают вечное счастье в загробном мире. Попов в Испании много. Мы видели их за рулем шикарных автомобилей, на экранах телевизоров и даже за рюмкой коньяка в баре. Чувствуется, что сами святоши не гнушаются прелестями мирской жизни. «Смотрите, сколько у нас этих дармоедов, — с горечью говорят испанцы, — на них опирается сам Франко, некоронованный «наместник бога на земле». К сожалению, в Испании религия еще очень прочно сидит в сознании многих, особенно женщин. С одной из таких молодых особ у меня состоялся следующий разговор:
— Скажите, синьор, вы католик или протестант? — жеманно спрашивает меня дочь президента морского клуба Бильбао.
— Ни то, ни другое, синьорита.
Ее брови трагически подламываются:
— Как! Тогда кто вы и во что вы верите?
— Я коммунист. Верю в счастье людей на земле, которое мы создаем своими руками.
Она иронически пожимает плечами.
— Но я надеюсь, вы верите в загробную жизнь и стараетесь жить честно и скромно, чтобы заслужить себе вечное счастье на небесах?
— В загробную жизнь я не верю и тем не менее живу скромно и честно, живу не только для себя, но и для других. В этом мое счастье.
Ее глаза — предел изумления.
— Вы не верите в загробную жизнь?! Тогда почему вы еще живете и почему до сих пор не застрелились?
Я чувствую прилив раздражения и антипатии к этой изнеженной, пустоголовой особе. С трудом заставляю себя быть корректным и в тон ей отвечаю:
— Странное пожелание, синьорита. С меня достаточно и этой жизни, а вот с вашими убеждениями нужно, наверное, поспешить в ваш загробный мир… по крайней мере, меньше успеете нагрешить сейчас и уж наверняка забронируете себе вакантное место в раю.
Наш переводчик весело хохочет, а дочь президента торопливо меняет тему разговора.
Забегая вперед, расскажу, как в один из немногих свободных вечеров мы наблюдали торжественное религиозное шествие, чем-то напоминающее репинский «Крестный ход». Только католические церкви устраивают такие шествия значительно пышнее, нежели в старой России, не стесняясь использовать в своих интересах современные достижения науки и техники. Бравурно играет военный духовой оркестр, взлетают в небо разноцветные ракеты, озорно шипят бенгальские огни. Четкими шеренгами идут священнослужители в белых балахонах и капюшонах с небольшими прорезями для глаз.
— Эти голубчики здорово смахивают на американских куклуксклановцев.., — насмешливо замечает Вадим Овсянкин.
Мы протискиваемся сквозь толпу зевак. И вовремя. Видим рослых мужчин в белых одеяниях, которые тащат на своих плечах огромные кресты, сколоченные из толстенных брусьев. Самые рьяные из верующих идут босиком и волокут за собой железные цепи. Все они, казалось бы, полны стремления повторить страдания Христа. Но, увы, это лишь статисты в большом зрелище, организуемом церковью. Центром шествия служит «пасо» — трон-платформа, двигающийся с помощью тех же верующих. Среди цветов и факелов возвышается гипсовая раскрашенная фигура страдающего Христа. Раздаются душераздирающие стенания. Чем-то средневековым отдает от этих голосов, переходящих в животный вопль. Но, оказывается, все гораздо проще. Невдалеке, заслоненная «пасо», стоит машина городского телевидения. Она передает зрителям голубого экрана шествие на улицах Бильбао. Машина уходит, и мы видим, как только что голосившие мужчина и женщина смеются и обмениваются впечатлениями со своими соседями. Никакого религиозного экстаза: просто они участвовали в очередном спектакле…
Через полчаса после визита горничной, осторожно постучав, в номер входит слуга в белом пиджаке. В руках у него поднос с двумя бутылками вина, фруктами и небольшими листами бумаги, напоминающими наши пригласительные билеты. Изумленно останавливается. Понимаем в чем дело: к этому времени мы успеваем надеть безукоризненно белые сорочки, парадные костюмы и галстуки. Вид у нас вполне респектабельный. Видимо, после слов горничной, наша внешность озадачила слугу. Оставив поднос, он что-то бормочет под нос и, кланяясь, скрывается за дверью.
Через переводчика узнаем, что все спортивные делегации вечером принимает мэр города Бильбао.
В мэрию приезжаем в шесть часов вечера. Входим в красивое старинное здание со множеством колонн, башенок и других декоративных архитектурных украшений. У парадных дверей, опираясь на длинные шпаги, замерли гвардейцы в старинных мундирах. Сразу вспоминаются полотна Веласкеса. Нас приглашают в богато отделанный зал, без кресел и стульев. С первых минут советская делегация в центре внимания. На груди у каждого из нас эмблема с гербом великой Страны Советов. Он словно гипнотизирует испанцев и кое-кому, видимо, портит настроение.
Мэр тепло приветствует всех спортсменов и желает победы сильнейшим. Шелест кинокамер, вспышки фотографов, звон фужеров, суета официантов — все это скоро нам порядком надоедает. Уезжаем на ужин из мэрии без сожаления.
Перед нами появляется смуглая, молодая официантка Мари-Кармен. Она проворно и любезно каждому по очереди предлагает кушанья и выжидательно смотрит в глаза «Гратиас — спасибо, достаточно», — и она с улыбкой спешит к следующему. С большими паузами блюда следуют одно за другим.
Ужин слишком затягивается, мучительно хочется курить. Спрашиваем разрешения у Мари-Кармен. Она торопливо кивает головой: «Си, си, да, да, у нас курят везде». Действительно, в Испании курят всюду: в магазинах и трамваях, на лекциях и на концертах, не курят только в церкви. Урны и пепельницы не приняты, окурки бросают на пол, в за столом — в фужер с недопитым вином.
Нот вот, кажется, ужин движется к концу. Мари-Кармен несет груду фруктов. Замечаем, что наша привлекательная официантка очень утомлена, руки с тяжелым подносом дрожат, на лице выступили капельки пота. Позднее она рассказала нам, что работает почти круглые сутки — моет посуду, стирает салфетки, помогает готовить на кухне. И за все это получает гроши. Половину денег она откладывает на приданое и свою свадьбу. Все бедные девушки Испании делают так, начав работать с ранних лет.
Поблагодарив Мари-Кармен, выходим из отеля подышать свежим морским воздухом. И сразу попадаем к нашим новым друзьям: студентам, рабочим, рыбакам... Они терпеливо ждали, когда мы расправимся с ужином, чтобы повидаться. Завязываются задушевные разговоры. С восторженной почтительностью слушают они наши рассказы о жизни советских людей, о великих стройках, о звездных братьях-космонавтах. Их интересует буквально все: сколько мы зарабатываем, какой у нас рабочий день, как мы отдыхаем и правда ли, что у нас в стране нет неграмотных. Узнав, что я сибиряк, с самым серьезным видом консультируются у меня, как охотиться на белых медведей и добывать золото. С изумлением узнают, что в моем родном городе Кемерове несколько вузов и театров, широкие зеленые улицы, просторные площади, парки, сады. С возмущением ругают свои газеты, в которых замалчивается или грубо искажается советская действительность.
Невысокий худощавый мужчина в берете, назвавшийся Феликсом, рассказывает о себе. Работает он по десять часов в сутки на судостроительной верфи. Средний заработок, в переводе на наши деньги, 60 рублей в месяц. Треть этих денег уходит на уплату за сына, который учится в начальном классе частной школы. Дочь работает парикмахером, весь свой скромный заработок откладывает для замужества. Жена не может найти работу. «Мы никогда не едим досыта», — говорит Феликс.
Другой рабочий, Хосе, проживший много лет в Советском Союзе, рассказывает: «В вашей стране мы чувствовали себя людьми, занимались любимым делом, хорошо зарабатывали, все учились, осваивали новые специальности. Русские к нам относились с уважением и вниманием. Когда мы вернулись сюда, нас встречали забитые жители окрестных деревень. Поверив газетным сплетням, они пришли посмотреть, действительно ли у нас в Советском Союзе отросли… рога и хвосты. За правду о вашей стране нас бросали в тюрьмы, жестоко избивали, многие погибли в застенках франкистов. Видите, как они попортили мне «фотокарточку»? — Хосе со злой иронией показывает нам глубокие шрамы на своем лице. — Но эти времена проходят, народные силы растут и крепнут, сейчас уже франкисты боятся нас. Первого мая в Бильбао была демонстрация трудящихся. Ее организовали студенты. Нас разгоняли сотни полицейских. Дрались мы с ними жестоко. Не скрою — нам досталось, но и они надолго запомнят этот день!»
К нашей группе подходит спортивного вида брюнет.
— Антонио, — представился он и на чистейшем русском языке предлагает:
— Если вы располагаете временем, я с удовольствием покажу вам достопримечательности Бильбао.
Наш тренер Владимир Евгеньевич Шумилов, Вадим Овсянкин и я заняли места в «фиате» Антонио. Лимузин плавно трогается с места, а наш добровольный гид, видимо изголодавшийся по русской речи, словоохотливо рассказывает:
— Не удивляйтесь, что я прилично говорю по-русски. Я прожил в Советском Союзе много лет, окончил там университет, вернулся на родину, сейчас работаю инженером. Хорошо зарабатываю — в Испании острая нехватка инженерных кадров. У меня прекрасная семья... И все же счастливым себя не чувствую. Здесь волчьи законы. Сильный диктует свою волю слабому. Я вижу нужду и бедность рабочих, стараюсь помочь, не что я могу сделать? Россия — моя вторая родина — только там я был понастоящему свободен и счастлив. А какие там были у меня друзья! Здесь же себя чувствую очень одиноко.
«Фиат» мчится по набережной восемнадцатикилометрового канала, разделяющего город на две части. Мимо проплывают расцвеченные неоновыми рекламами магазины и отели, бары и рестораны. Над одним из них читаю такое знакомое и близкое русскому человеку слово — «Wоlgа». Антонио поясняет:
— Этот ресторан основали русские эмигранты, здесь готовятся русские блюда, подается на стол знаменитая водка, официантки в сарафанах, красных сапожках, старинных кокошниках. Если вы не против, давайте заглянем…
— Спасибо, Антонио, как-нибудь в другой раз.
Вадим любознательно осматривается по сторонам.
— Сколько отелей! Вероятно, здесь много туристов?
— Да, Испания превратилась в Мекку туристов: к их услугам гостиницы на разную цену, хорошие дороги, автобусный парк, города-музеи, первоклассные пляжи. В прошлом году Испанию посетило 16 миллионов туристов. Вдумайтесь в эту цифру, сравните ее с 32 миллионами испанского населения, и вы поймете значение туризма для нашей страны.
На обратном пути становимся свидетелями любопытной сцены: две женщины, темпераментно жестикулируя, взволнованно объясняли что-то бравому полицейскому. С озабоченным выражением лица, поправив перекинутую через плечо объемистую сумку с красным крестом, с которой соседствовала увесистая дубинка, он заспешил в подъезд ближайшего дома. Мы удивленно посмотрели на улыбающегося Антонио.
— Ничего страшного, друзья, — говорит он, — просто в этом доме скоро появится на свет младенец.
Мы удивлены еще более.
— При чем же тут полицейский?..
— Дело в том, что родильные дома у нас — для женщин из состоятельных семей: уход и медицинское обслуживание стоят больших денег… Большинство бедных женщин рожают детей дома при отсутствии элементарных санитарных условий. Поэтому смертность новорожденных в нашей стране очень велика. Правительство вынуждено было принять определенные меры — все участковые полицейские прошли краткосрочные акушерские курсы и, за сравнительно невысокую плату, принимают роды.
— Оригинально! Какой гуманизм! — не без ехидства замечает Владимир Евгеньевич. — Лечит, чтобы потом дубинкой калечить.
— Что делать?! — невесело говорит Антонио. — Испания — страна контрастов.
И вот уже позади насыщенный до предела событиями и впечатлениями день. Товарищи мои спят. Я стою у раскрытого окна, вглядываюсь в лунную дорожку на море и думаю о своих родных и близких, о своем городе. Дома сейчас уже утро, все спешат на работу или в школу, а здесь еще полночь. Пора спать.
В шесть утра звонит телефон на столике у кровати. Беру трубку — на ломаном русском языке нас любезно приглашают к завтраку. Раненько!
После завтрака едем на аэродром готовить самолеты к полетам. Дорога извилистым серпантином поднимается вверх по склону. Мимо нас проплывают высокие каменные заборы, утыканные сверху битым стеклом, над ними возвышаются особняки богатеев. Своеобразна архитектура домов: черепичные крыши, навесы от солнца, на окнах шторы из тонких деревянных реек, балконы и стены в цветах, и незнакомых вьющихся растениях. Стройные пальмы лишний раз напоминают нам, что мы на юге.
Вот и аэродром. Едем вдоль стоянок самолетов, нас приветствуют швейцарцы, американцы, испанцы, французы и другие спортсмены из команд одиннадцати стран-участниц чемпионата мира по высшему пилотажу. Несмотря на ранний час, возле нашей стоянки, обнесенной уже двумя рядами колючей проволоки, толпится народ. Друзья пришли посмотреть, как мы будем выгружать и собирать свои краснокрылые ЯКи. Проводим весь день в напряженном труде под знойными лучами солнца. К вечеру облетываем самолеты. Каждый наш полет испанцы встречают горячими аплодисментами и возгласами одобрения. Сколько симпатии, доброжелательства к нам! Целыми семьями приходили наши друзья, обедали тут же, расстелив на земле газеты и платки. Росла и крепла наша дружба с ними. Заготовленный запас значков, эмблем и сувениров разошелся почти мгновенно.
Простые, душевные люди, они, как и мы, переживали не совсем удачные наши выступления в первые дни соревнования и горячо радовались вместе с нами нашей победе, очень трудной победе
Проявляют пристальный интерес к нашей делегации не только спортивные обозреватели и болельщики. Подтянутые, с военной выправкой штатские, в которых без труда можно узнать кадровых офицеров, внимательно осматривают наши машины. Интересуются и нами: «Синьоры, вы, безусловно, военные летчики. Какое звание имеете вы, синьор Овсянкин, вы, синьор Почернин?» Иронически улыбаются, когда мы сообщаем, что являемся гражданскими летчиками, спортсменами аэроклубов. Как-то особенно глубоко начинаешь понимать смысл услышанных нами перед отлетом напутственных слов:
— Уровнем вашего летнего мастерства будут интересоваться многие, в том числе и военные специалисты. О том, как летают советские летчики, как они владеют спортивными и боевыми машинами, там будут судить по вашим полетам. Нужна только победа, ребятки! Сделайте все возможное и невозможное, чтобы доказать, что советские летчики — сильнейшие в мире.
Зал заседания судейской коллегии и участников чемпионата. Обсуждаются правила состязаний, уточняются условия полетов, распорядок дня, порядок жеребьевки. Успех в воздухе куется на земле — это понимают все. Желающих выступить, отстоять точку зрения своей команды много. В зале царит разноголосый, разноязычный шум… Английская, испанская, немецкая речь... Не слышно нашей, русской «Ну что же ты, Евгеньевич?!» У Владимира Евгеньевича тяжело пульсирует жилка на виске, глаза напряженно поблескивают из-под косматых бровей. Так и не дождавшись приглашения выступить, он встает и, большой, сильный, стремительно направляется к председательскому столику… Зал затихает, уж очень это неожиданно и любопытно. Евгеньевич подходит к столу, уверенно берет в руки микрофон — председатель снисходительно пожимает плечами, смотрит в зал — «давайте, мол, послушаем, что нам скажет этот русский медведь».
— Господа! — бас у Шумилова поистине шаляпинский, — я отниму у вас пять минут, не более. Основная задача нашего заседания — выработать единое мнение, обеспечивающее максимально благоприятные и равные условия для всех участников чемпионата. Только в этом случае можно правильно выявить команду-победительницу и абсолютного чемпиона мира. От имени советской делегации я предлагаю…
Владимир Евгеньевич — опытный педагог, через его руки прошли сотни замечательных парней и девчат. Когда он говорит, в аудитории не бывает равнодушных людей. Он всегда покорял нас ясностью и логичностью своих выступлений. Это умение держать слушателей в напряжении очень ярко проявилось и здесь. Исчезли скептические улыбки, зал внимательно вслушивается в речь нашего тренера. Глубоко разобравшись в правилах соревнования, тонко чувствуя запросы всех участников, Шумилов указал автору положения, синьору Арести, на ряд противоречий и ошибок в его работе, с чем тот вынужден был согласиться. Затем он высказал несколько предложений по работе судейской коллегии, по созданию международного жюри, обеспечивающего контроль судейства… Большинство этих предложений было одобрено и принято.
Семь судей оценивали качество полетов каждого участника: трое из них — представители социалистических стран: Венгрии, Чехословакии и Советского Союза, остальные — от Запада: США, Англии, Франции, Швейцарии. Главным судьей назначили известного испанского летчика Арести. Было совершенно очевидно — чтобы вырвать победу, мы должны летать с явным преимуществом.
Первый день состязаний не принес нам успеха. Обязательный комплекс, посильный для всех участников, был недостаточным мерилом подготовки спортсменов. В командном зачете лидировать стали испанцы, на втором месте оказались чехи, на третьем — мы.
— Не то, ребятки, не то! — говорит нам Владимир Евгеньевич внешне спокойно, но мы-то понимаем, каково ему сейчас. — И вроде придраться к вам невозможно: пилотировали грамотно, чисто… но как-то скованно, напряженно... Нет непринужденного артистизма, нет нашей русской удали. Понимаю, что, чувствуя повышенную ответственность, вы чересчур стараетесь, боитесь проиграть — отсюда и напряженность... Надо побороть боязнь во что бы то ни стало.
Обращается ко мне:
— Ну, как, Мартемьяныч, понюхал пороху, обстрелялся?.. Расскажи-ка нам, как ты летал, какие допустил ошибки, как думаешь летать дальше?
— Да что там говорить, Владимир Евгеньевич — натерпелся я страху… Обстановка какая-то ненормальная. Жарища, как в парной, а тут еще репортеры и болельщики шагу не дают ступить — сосредоточиться невозможно. Шум, суета, пестрота реклам, бравурная музыка… Сел в самолет — слышу, объявляют по радио на смешанном русско-испанском языке: «Внимание! Внимание! К старту готовится пилотос-профессорс* де Кемерово Владимир Мартемианов Советик Республик!» Ну, тут у меня ноги так задрожали на педалях, даже зубами начал звякать… Летал, как во сне — ничего не помню. — И совсем сокрушенно добавляю: — Видно, я не из того теста сделан, чтобы решать такие сложные задачи.
Владимир Евгеньевич понимающе улыбается. Хорошо улыбается. Так хорошо, что от жалости к себе меня чуть слеза не прошибла.
— Ты, Мартемьяныч, про тесто-то брось. Ерунда все это. Все мы из одного теста, советского. Понял? Побольше спортивной злости и все будет в порядке — И, обняв меня, проникновенно и заговорщицки продолжает: — Дам тебе добрый совет… ты наплюй на всю эту суматоху с парашютной вышки — на судей, репортеров, на жару. В воздухе ты один, да еще твой самолет. Летай так, как на тренировке, лучше не надо — этого как раз будет достаточно… Ясно, профессор?
Следующий день подготовил мне сюрприз. К сожалению, неприятный. По жеребьевке вытягиваю первый номер. Кровь ударила в голову, заколотилось тамтамом сердце. Все пропало! Кто из спортсменов не знает, что первый выступающий — всегда козел отпущения у судей. Он никогда не получает высокой оценки, так как его не с кем сравнить. Да еще при выполнении неизвестного комплекса.
Вадим успокаивает:
— Мартин, не никни… Я тебе помогу. У меня есть уникальные таблетки, успокаивают в два счета. Впереди еще три упражнения — вот тебе три штуки. Принимай по одной за час до вылета.
Иду я к палатке, к нашей стоянке самолетов и рассуждаю про себя: «…Так, значит, когда человек волнуется, ему достаточно одной таблетки, чтобы успокоиться. Когда очень волнуется — нужно уже две. Ну, а когда так, как к, чрезмерно...» — и, раз, раз, раз! — все три таблетки в рот, запил «кока-колой» и стал ждать, когда они начнут на меня действовать. Через двадцать минут я спал, как ночной сторож. Растолкал меня Вадим.
— Ты что, с ума сошел? Через пятнадцать минут твой вылет, а ты дрыхнешь! Ну-ка, вставай!
Раздели меня до пояса, облили холодной водой, растерли мозолистыми от штурвала ладонями…
— Ничего, ребята, — храбрюсь я, — где мой самолет, я им покажу кузькину мать...
— Ну и заяц же ты, Мартин!
На этот раз мы летали более успешно. Витольд Почернин стал чемпионом мира по упражнению, а команда передвинулась на второе место. Но только на второе, не на первое. Этого нам было мало. Впереди — решающий бой, последняя наша надежда — произвольный комплекс. На нем или здорово выиграем, или… Надо выиграть!
Один за другим летят напряженные дни. Тщательно готовимся к полетам, спорим, учимся. Лица у ребят осунулись, потемнели от палящих лучей солнца. Допекают нас частыми приглашениями и визитами. Сегодня мы приглашены на знаменитую корриду. Испанцы говорят: «Кто не был на корриде, тот не был в Испании!» Посмотрим.
Место напоминает арену цирка, только больших размеров. Арена обнесена двухметровым барьером. За ним, как на стадионе, — переполненные ряды скамеек. Мы устраиваемся в третьем ряду. Неожиданно из-за небольших укрытий в барьере выбегают четыре матадора с яркими плащами в руках, в шитых золотом костюмах. Манерно кланяются зрителям, Торро (быка) перед представлением целые сутки держат в полной темноте, затем сразу выпускают на арену, на яркий дневной свет. Могучий бык с острыми рогами устремляется вдоль барьера на плащ, которым его дразнят по очереди то один, то другой матадор. Раздается сигнал трубы. Выезжает на лошади, защищенной толстой попоной, всадник, похожий на закованного в доспехи рыцаря. Это конный пикадор. В руках у него длинное копье. Бык яростно бодает лошадь, прижимает ее вместе с всадником к барьеру, а пикадор наносит ему удар копьем в спину. Затем на арену выбегает пеший пикадор. Он держит над головой два коротких копья с наконечниками, напоминающими багры. Короткий миг — и бандерильи с силой вонзаются в раненую спину быка.
Наконец, появляется главный герой представления — тореадор. Он особенно картинно и пышно одет, фигура статная и сильная, движения грациозны. В руках красный плащ, которым он дразнит быка. Бык с разгона бросается на плащ и так резко останавливается, что из-под копыт летит песок. Удар следует за ударом…
Когда был замучен и убит последний, шестой бык, спрашиваю у Вадима: «Ну, как?»
— Мясокомбинат на арене, а не представление. Грубо и жестоко.
Тем временем на аэродроме продолжается «бой в небесах». 9 сентября мы завоевываем первое командное место и дорогой нам кубок имени П. Н. Нестерова. Интересное совпадение: в 1913 году именно в этот день выдающийся русский летчик выполнил свою петлю, положив начало высшему пилотажу. Вся каша команда выходит в финал. Идет борьба за звание абсолютного чемпиона мира.
Полеты в Бильбао мне запомнятся на всю жизнь, особенно один… Это был пятый день состязаний. Владимир Евгеньевич положил мне на плечо свою тяжелую руку и говорит: «Ну, Мартемьяныч, остался твой конек — произвольный комплекс. Выполни его так, как ты делал это на тренировках, с блеском». Я молча киваю головой.
Надо собраться. Еще раз тщательно продумываю свой произвольный. Напряжен до предела каждый мускул. Вылетаю в самый солнцепек: не повезло в жеребьевке. Температура достигает 52 градусов. Двигатель тянет в такую жару много слабее, быстро перегревается, давление масла катастрофически падает. Создаю наиболее благоприятный режим работы мотора, набираю тысячу метров, захожу на «стрелу», начинаю пилотировать.
Сначала бросаю самолет отвесно вниз. Высота предательски быстро теряется, а нужной мне скорости нет. С ужасом понимаю: так можно гнать до самой земли и все безрезультатно. Придется работать на малых скоростях. Это очень неприятно, самолет становится непослушным, пилотаж — вялым: можно наделать ошибок. «Эх, Евгеньевич! Какой уж тут блеск!» Бороться вынужден за каждый метр высоты. Иду на восходящую вертикальную «бочку». Самолет вращается неохотно, гористая изломанная линия горизонта вводит в заблуждение. Так и есть, попускаю грубую ошибку. Секунда паники… Потом взял себя в руки.
И началась жаркая схватка с разжиженным высокой температурой коварным испанским небом. Многократные перегрузки то вдавливают меня в сиденье, то заставляют висеть на ремнях вниз головой. Почти невозможно дышать, тяжелая, как ртуть кровь приливает к лицу, и что самое страшное, перед глазами начинают плыть разноцветные круги. До боли напрягаю пресс живота, мышцы рук и ног, что-то яростно ору — это помогает. Двадцать фигур позади.
Еще пять. Сил уже больше нет. Теряю зрение все чаще и чаще. От перенапряжения виски и щеки холодит озноб. Выдержать! Выдержать! Ориентировку веду по интуиции. Пилотирую над самой землей, каким-то дальним краешком сознания заставляю себя круглить фигуры, дожимать скорость на вертикалях до самого малого предела — только бы удержаться на этой высоте! Руки и ноги немеют и двигаются как-то автоматически. Вот и заключительная отрицательная «полубочка». Только последним усилием — штурвал на себя… Все!
Посадку, руление, выключение двигателя помню смутно. Вылезаю из кабины. Товарищи смотрят на меня сочувственно, вид у меня, видимо, неважнецкий. Вадим дипломатически шутит: «Мартин, видок у тебя сейчас, как у того быка, которому воткнули в спину шпагу». Заставляю себя улыбнуться.
После меня летит испанец Угарте. Срывается и прекращает пилотаж на четвертой фигуре. Все наши ребята и девушки выступают ровно и хорошо. Мы радуемся: это не только спортивная победа.
Последний вечер перед отлетом проводим с нашими испанскими друзьями. Они печальны. Кто-то, кажется, Хосе, неожиданно сильным и красивым голосом запевает: «Однозвучно гремит колокольчик...» Десятки мужских голосов подхватывают песню, она крепнет, ширится над послушно притихшим заливом и, подхваченная эхом скалистых гор, уносится далеко, далеко... Чудится мне, что слышат ее мои земляки, наши славные сибирские парни и девушки. Сколько спортивных дорог и маршрутов, сколько побед у вас впереди, друзья!